«Мой народ» (цикл стихов)

МОЙ НАРОД
Под шквалом ракет,
Под разрывы в соседних дворах
Не стал я умнее,
Не стал я ни капли мудрее.
Но то, что в глазах
Не читался униженный страх –
За это одно
Я вам был благодарен, евреи.

Мы в мирные дни
Непростой и капризный народ.
И всё нам не так –
И вожди не по нам, и погода.
Но стоило общей беде застучать у ворот –
И нету на свете
Надёжней и крепче народа.

Как вам надоело
Чужим поклоняться богам,
Ходить во вторых
Там где первыми ходят невежды,
И подобострастно
Всегда улыбаться врагам,
Надеясь на милость,
На ту, что не стоит надежды.

Что выпало счастье –
Такого сказать не могу.
Скорее несчастье,
Но счастья иного дороже –
На каждый удар
Отвечать беспощадно врагу,
И в скудную землю
Влюбляться до боли, до дрожи.

Кончаются войны
И снова — народ как народ.
Где сможет, обманет,
А где равнодушьем окатит.
Не хуже других и не лучше.
Вот так и живёт.
Но цену двойную
За право на жизнь эту платит.

* * *
Ривки, Сары и Шмули…
Вся еврейская рать!
Вы навеки уснули,
вас уже не поднять.

И могильные камни
мох засохший покрыл.
А добраться туда мне —
ни резона, ни сил.

С фотокарточек старых
может выглянуть вдруг
юный дедушка Барух —
шляпа, трость и сюртук.

Он, согласно моменту,
строг и даже сердит,
рядом бабушка Ента
в кресле венском сидит.

И не слышен им скрежет
подступающих лет.
Их обоих зарежет
озверевший сосед.

Взмоет черная птица
над планетою всей.
Но успеет родиться
мой отец Моисей.

КОЛОДEЦ В БОБРОВОМ КУТУ*

*В сентябре 1941 года в Калининдорфском районе Херсонcкой области, где жили еврейские колонисты, в колодец возле Бобрового Кута глубиной в 80 метров были живьём брошены сотни мирных граждан. Где-то там погибла и моя сестра Вера.

Открылись шлюзы — и пошёл поток
горючих слез, невыплаканных болей.
И сам я удивляюсь до сих пор,
как выплыл, не пропал, не захлебнулся.

Крылом нетленной бабочки дрожа,
душа живая, вырвавшись наружу,
цеплялась за невидимый обрыв,
хватая воздух и ища опору.

Ко мне из тьмы тянулись тыщи рук,
и страх вошел в меня тысячегорлый.
Мне стоило найти твою ладонь,
и взяв в свою, тебя тянуть из бездны.

Бобровый Кут! Какой такой бобёр
колодец вырыл на крови невинной?
Я падаю на мертвую траву
и уши затыкаю от бессилья

ГОРОД

Изумрудное чудо Растрелли
на ладони держал над Днепром
этот город. А мы в нем сгорели,
только пепел остался да гром.

Было весело в нём, было грустно,
встречи — в шутку, разлуки — всерьёз.
Он спускал нас Андреевским спуском,
как взрывник — поезда под откос.

За спиною не висла поклажа —
ни богатства, ни бед, ни вины.
На просторах Центрального пляжа
были все перед небом равны.

С пляжа двигались юною стаей
порыжевших на воле волчат
и за медную двушку взлетали
на Крещатик с Подола назад.

В забегаловке «Крымские вина»,
в ароматах «Абрау-Дюрсо»
нашей юности половина
раскрутила свое колесо.

И сходились мы в круг, малолетки,
и дышали друг другу в плечо.
У обманщицы этой рулетки
постоять бы немного еще.

Но уже в поднебесные сферы
улетел он, взмахнув рукавом —
город тот дочернобыльской эры,
где родился я в сороковом.

* * *

«Бросить «двушку» в прорезь автомата…»
Где те автоматы, «двушки» где?
Все приметы вырваны и смяты,
И плывут как листья по воде.

Мир иной, иной отсчёт симпатий,
То, что потеряли — не нашли.
«Двушки» закатились под кровати
И лежат до времени в пыли.

Будет время низко наклониться,
И рукой пошарить с полчаса —
В памяти всплывут родные лица,
Зазвучат родные голоса.

Бросить «двушку» в прорезь автомата,
Слушать безответные гудки.
Все друзья-товарищи куда-то
Убежали наперегонки.

***
Ах, Город, Город, ты в любую пору
Меня признаешь — я ведь не турист.
По бывшей Ленина пройду неспешно в гору,
По бывшей Свердлова спущусь неспешно вниз.

На бывшей Сталинке, где дом стоял мой бывший,
Я с бывшим юношей за стопкой посижу.
Напьюсь до чертиков, до этого не пивший,
И в настоящем голову сложу.

* * *
Холодный град Ерусалим,
холмы разбросаны и немы.
Ну что себе мы посулим,
свои сердца оставим где мы?

И если правда то, что дух
предпочитал светить отсюда —
ужели тот огонь потух,
пусты священные сосуды?

А толпы страждущих идут
к его загадочным вершинам.
Но мы стараемся и тут
измерить всё своим аршином.

Своей куриной слепотой
гордимся мы как даром божьим,
ползем по лестнице крутой
и тени пращуров тревожим.

* * *
Слева хорошо, а справа плохо,
Слева ад, а справа — рай земной.
Вот и позади уже эпоха
За тобой, а также и за мной.

Было мало времени на сборы.
Если ты сумеешь – уложись.
Зеркалами заднего обзора
Мы теперь осматриваем жизнь.

* * *

Сгорел оптимизм, как сгорает горючее.
Осталось чуть-чуть, лишь для крайнего случая.
Осталась какая-то малость на дне,
Чтоб справиться с мыслью о завтрашнем дне.