Интервью с Алексеем Цветковым, опубликованное на портале «Сетевая словесность» почти полтора десятка лет назад
Алексей Цветков — поэт и писатель, широко известный в узких кругах. Эта формула, звучащая обычно иронично и уничижительно, в применении к Цветкову звучит серьезно и уважительно. В этих самых узких кругах, то есть в кругах профессионалов авторитет его непререкаем, а позиция всегда самобытна и отлична от общепринятой…
По словам критиков, поэзия Алексея Цветкова оказала существенное влияние на новое поколение стихотворцев. Но о его книгах чуть ниже. Несколько слов о нем самом. Родился в 1947 году в г. Станиславе (ныне Ивано-Франковск) на Западной Украине, бывшей Польше, в семье военнослужащего. Рос в Москве, в Евпатории, школу закончил в Запорожье. Учился на химическом факультете Одесского госуниверситета, затем на истфаке МГУ, затем на журфаке МГУ, ничего из перечисленного не окончил.
Работал техническим переводчиком, рабочим сцены, литсотрудником областных газет в Сибири и Казахстане, ночным сторожем. В 1974 году эмигрировал в США, жил в Нью-Йорке, затем в Сан-Франциско, работал уборщиком, ночным сторожем, дворником, заместителем редактора эмигрантской газеты. Закончил аспирантуру в Мичиганском университете в Анн-Арборе по специальности русская литература, в 1983-м защитил диссертацию на соискание ученой степени PhD по теме «Язык Андрея Платонова».
Работал преподавателем русского языка и литературы в колледже Дикинсон в Пенсильвании, затем — на радиостанции «Голос Америки» в Вашингтоне. С 1989 года и по сей день — сотрудник радио «Свобода» (вначале в Мюнхене, затем в Праге).
До эмиграции один раз опубликовался в журнале «Юность».
Много публикаций в эмигрантской печати. С 1989 года — в российской периодической печати: стихи, проза и эссе. Сборники стихов: в издательстве «Ардис» (Анн-Арбор, Мичиган) — «Сборник пьес для жизни соло» (1978), «Состояние сна» (1981), «Эдем» (1984); в издательстве «Пушкинский фонд» (СПб) — «Стихотворения» (1998), «Дивно молвить» (2001).
В издательстве «Независимая газета» — сборник прозы «Просто голос».
Все эти сведения я вытащил из Интернета еще до встречи с поэтом.
Его давний приятель по одесскому периоду жизни, инженер-изобретатель и стихотворец Макс Фарберович живет* в Кармиэле. И Алексей Цветков в каждый свой приезд в Израиль непременно посещает его. На этот раз Макс предупредил меня о приезде заранее, и вот мы сидим на лавочке в природном парке галилейского городка. Макс рассказывает своему другу о наших израильских реалиях, о своих жизненных подробностях. А потом уступает друга мне.
Тут звенит мой мобильник, меня вызывают в редакцию, и я прошу Алексея составить мне компанию, тем более что это недалеко. В редакции я быстро освободился и сразу включил диктофон, потому что когда Алексей начал говорить, я сразу же понял, что цитировать его лучше точно — видимо, опыт работы на радио заставляет его избегать любой приблизительности в речи.
А ниже я привожу его ответ на мою просьбу рассказать о себе сверх тех официальных сведений, которыми я уже вооружился.
— В рассказах о себе я не очень силён… Тебя интересует, как я, живя в Праге, связан с Америкой? Но я из СССР сразу уехал в Америку. Там и живу. В Праге нахожусь временно, потому что здесь сейчас моя работа. А в Америке — и физически, и духовно.
Да-да, в Америке, а не в России, — уточнил он с московским акцентом.- Многие люди, которые уехали, а потом в связи с перестройкой и другими процессами вернулись назад, как бы вернулись назад и духовно.
Ну, возможно, даже и не совсем так, но у них появились какие-то иллюзии. А я наоборот. То есть, я, конечно, тоже посмотрел, что там происходит. И это настолько мне не нравится, что неприлично даже говорить. Признаюсь тебе, я вижу это так — это маленькая страна, маленькая с маленькой литературой. Литература там ещё меньше.
— Ты говоришь о России? — осторожно уточнил я.
— Да, о России. Она мне настолько неинтересна, что я не хотел бы говорить, у меня там много друзей, и я её по-своему люблю до сих пор. Но те книжки, которые они пишут, и книжки, которые они печатают — это всё настолько мне не нужно, и я этого не хочу. Может быть, и отчасти поэтому я стал детским поэтом.
— К твоей детской книге мы еще вернёмся. А что с прозой, лета к которой тянут?
— У меня есть книга прозы незаконченная. Нет, на английский она непереводима, наверно. Потому что писалась по-русски, и многое исчезнет при переводе. Книга называется «Просто голос». Роман не роман, я назвал книгу поэмой. Но всё-таки «Просто голос» — это скорее роман такой. В нем 200 страниц. Это мемуары римского офицера. Года три назад книгу издала «Независимая газета». В неё вошли и несколько эссе, написанных мной в разное время.
— Ну, а сейчас плавно перейдём к твоей последней приятной заботе — детской книге. Я тебя хорошо понимаю, потому что и сам глупо радуюсь только что вышедшей в Санкт-Петербурге своей книжке «Про мышонка Шона… «.
— Моя детская книга выходит в частном издательстве в Екатеринбурге. Я могу немного рассказать о её судьбе. Это почти детективная история. Вообще-то, строго говоря, новой я бы книжку не называл. Была она написана то ли когда я работал в Казахстане, то ли вообще в сумасшедшем доме. Я решил её написать, потому что хотелось зарабатывать деньги единственным ремеслом, в котором я что-то понимаю. А детские книги, если выходили, то автора неплохо кормили. Было, конечно, еще одно поле для заработков у литераторов — переводы. Но на этом поле все участки были давно распределены, и если кому-то новенькому что-то выделялось, то, как говорится, от барских щедрот. А я был, слава богу, далек от барского стола. И решил — почему бы самому не написать детскую книгу, я ведь тут не должен ни у кого просить разрешения. И она удивительно быстро написалась. Получилась она простая, я решил писать про животных и назвал эту книжку «Бестиарий». Да, вспомнил, это точно — был я тогда в Казахстане. Отослал рукопись своей московской знакомой, которая показала её Борису Заходеру. Заходер сказал: «Замечательная будет книга. Поскорее издавайте». После этого я приехал в Москву. Ну, сам, наверно, помнишь, книги тогда сразу не издавали, Советский Союз всё-таки. Издатели интересовались, а печатались ли стихи в периодике, а знакомо ли имя детям. И я начал с «Мурзилки». Зашёл в редакцию. К тому времени в литературных кругах я был уже небезызвестным, говорили со мной почтительно. Я вежливо спросил:
— Не опубликуете ли несколько моих стихотворений для детей?
— Оставьте, будем рады, — пообещали.
Но когда я через некоторое время поинтересовался судьбой стихов, то услыхал в ответ:
— Нет, вы знаете, это всё слишком заумно, много подтекста, нашим детям это не нужно.
И всё. И сразу эта рукопись пропала. И после этого я уехал совсем в другое полушарие и жил там много лет. Потом началась перестройка, и кто-то её нашёл.
Мы сидим с Алексеем у меня в редакции городской газеты, рядом на компьютере график Владик выстраивает страницу очередной рекламы, и вдруг Алексей мимоходом замечает ему:
— Тут у вас твердый знак в слове «сэкономьте» лишний. Уберите.
Владик вопросительно смотрит на меня. Я успокаиваю его: «Убери, убери — это доктор славистики говорит». Владик улыбнулся и исправил ошибку.
Давний опыт газетчика в Алексее Цветкове сработал.
А мы продолжаем разговор о детской книге.
— Да, так вот, рукопись нашли. Поэт и художник такой Витя Коваль, очень хороший художник и иллюстратор, быстро сделал рисунки. Но издательство, для которого он работал, разорилось ещё быстрее. И всё опять пропало бесследно. И вот совсем недавно Сергей Слепухин, неплохой поэт и бизнесмен из Екатеринбурга (он торгует медицинским оборудованием) эту рукопись отыскал и даже предложил издательству «НЛО», которое сейчас публикует и детские книги.
Там всё понравилось, но они захотели, чтобы им за издание заплатили. Тогда он решил сделать всё сам у себя в городе. А у Сергея Слепухина есть дочка Дуся, ещё маленькая девочка, но она очень симпатично рисует. Она и сделала рисунки к книжке, мне всё очень понравилось. И Сергей сообщил, что мой «Бестиарий» с рисунками Дуси вот-вот выйдет в Екатеринбурге. Этот город, кстати, в последние годы стал второй издательской столицей России.
— Алёша, почитай навскидку что-нибудь из этой книжки.
— Хорошо. Ну, вот «Гиена» называется. У меня ведь там всё про зверей.
Различным животным дают имена
По облику их и породе.
Гиену за то что гиена она
Гиеной прозвали в народе.
Так каждую вещь в обиходе своём
Назвали мы словом похожим.
Поэтому кошку мы кошкой зовём,
А кошку собакой не можем.
Могу ещё одно, если вспомню. «Мартышки».
Что едят на завтрак мартышки?
Пирожки, еловые шишки,
Землянику и огурцы,
Чемоданы, автопокрышки,
Светофоры и голубцы.
Что едят они на обед?
Топоры холодной закалки,
Простоквашу, гвозди, омлет,
Утюги, бетономешалки,
Не считая каш и котлет.
Что едят мартышки на ужин?
Зеркала по несколько дюжин,
Скатерть, блюдце, вилки, ножи,
Три мешка копченых севрюжин,
Самосвалы и гаражи.
Небоскребы и автостраду,
Даже клетки своей ограду,
Если сторож не запретит,
Вот такой у них аппетит.
— Ну, что ж, есть еще один вопрос к тебе отсюда — как к человеку живущему в США. И вопрос этот об американской литературе. Понимаю, что это сродни вопросу — в чем смысл жизни или что такое счастье. И всё же… Ты ведь свободно читаешь книги американских писателей на языке оригинала и у тебя взгляд не случайного человека.
— Попробую кое-что рассказать. Но опять хочу вначале вспомнить нашу родную российскую ситуацию. Раньше, как ты помнишь, говорилось, что хорошие вещи писатели писали в стол. В момент перестройки был выброс накопившейся литературы. Конечно, замечательные писатели в России были и есть. Умер Юрий Трифонов. Андрей Битов живёт и пишет. Но при том, что уровень литературы упал, внутренняя самооценка неадекватно поднялась. Миф о том, что Россия самая культурная, что культура в других странах ограниченная и недостойна серьёзного внимания — по-моему, следствие комплекса неполноценности.
Все вдруг стали писать байки. То есть вот какая странная история: страна пережила катастрофу, одну из крупнейших в истории человечества, а люди пишут фантазии. Ну вот типа Пелевина или Сорокина. Хотя у последнего фантазии на советскую тему. То есть, занимаются словоблудием. Они не понимают, что писать надо… Мне трудно выразить, но, думаю, тебе понятно, о чем я думаю. Я не толкаю к чему-то типа соцреализма. Но ведь нельзя же оставаться слепоглухонемыми к реальности. И это их навязчивое отторжение от Запада. Особенно нелепое, если посмотреть на историю русской классики. Западный литературный опыт всегда подпитывал русскую классику. Гоголь вышел из немецкого романтизма, Пушкин из третьеразрядной французской поэзии и из Байрона — это мы тоже знаем. Потому что западная литература — огромная. Замечательна сегодня американская и английская проза. Это не нужно доказывать. Но как с этой литературой знакомят русского читателя? Переводы просто чудовищны, ничего общего с оригиналом. Люди абсолютно неграмотные берутся за это дело.
Увидят, что какое-то там имя мелькает, они и решают, что это самое-самое. Затем берут роман этого автора и смотрят — не слишком ли он толстый, переводится ли он, понимают ли они, о чем он. У меня приятель есть в Холоне, известный и в России поэт и прозаик Наум Вайман.
Я был у него дома, у него очень большая библиотека, он читает по-русски в основном. И многое из выпущенного в России стоит у него на полках. Я посмотрел, что же издают. Ну, во-первых, много уже вчерашней литературы. Избирательность очень странная — на первом плане Европа.
Англо-саксонская представлена минимально как что-то периферийное. Реальная же ситуация совершенно иная. Список книг идет в Европу из Америки. То есть, больше переводится в Европе американских книг, чем в Америке европейских.
Какие мы видим литературные державы на карте мира? Мы видим Чехию, мы видим Израиль. Вся нынешняя англоязычная литература — огромная и замечательная. Я не могу сказать, что кто-то сейчас гений, потому что это, в общем, не суд, который нам выносить. Но такое созвездие великих писателей, какое сейчас есть в Америке — такого просто никогда не было. И когда русские говорят, что это бездуховная страна, мне просто становится смешно.
— Назови нам, тёмным, хоть несколько имен!
— Талантливых писателей очень много. Если взять первый ряд, то прежде всего назову Дона Де Лилло. Слышал, что на русский переводился его «Белый шум». Но такого уровня, тех, что на грани гениальности, есть ещё десять-двенадцать писателей. В их числе и Сол Беллоу, и Филип Рот, которого переводили в России.
А ведь в Америке имеются и десятки других совершенно блестящих, самобытных писателей. Учти, что есть еще английская литература, индийская на английском, австралийская, которая чуть пониже уровнем, но тоже замечательная. Это всё один язык, одна община.
Так что сегодня русским писателям особых причин кичиться я не вижу. Хотя, повторяю, Россию я по-своему люблю и верю, что талантами она не оскудела. Но реальность грустная.
— Что ты скажешь про Василия Аксенова, я вот только недавно прочитал его «Московскую сагу», люблю этого писателя.
— Если можно, я обойду твой вопрос. Мы с Васей когда-то были друзьями. Он хороший писатель. Но в контексте нашего разговора давай обойдем. Я тебе могу назвать авторов из более молодого поколения. Кстати, вот Катя Капович, пожившая у вас в Израиле. У неё интересная биография. Муж её, англоязычный поэт, издает поэтический журнал, на английском языке. Катя писала стихи и прозу на русском, а потом стала писать и по-английски. И оттого даже по-русски тоже стала писать лучше. Англоязычная поэзия очень активна, как бы не казалось кому-то со стороны, что это не так. Когда пробуешь сравнивать журнальную жизнь в Америке и в России — то плакать хочется. Ну что в России, есть один журнал поэзии «Арион». Редактирует его Алексей Алехин. Я далёк, конечно, сейчас от всего этого, но слышал, что с ним многие рассорились, кто там прав, кто виноват, разбираться не буду. Но других чисто поэтических журналов и нету. Как обстоит дело с элитарными толстыми журналами в России? Ну, из старых, скажем, есть «Новый мир». Но весь его тираж две тысячи экземпляров. Да, и в Штатах журнал такого типа имеет тираж две тысячи. Но в США их сотни, а здесь один. Есть еще «Иностранка», её тираж 7000, но она уж точно не для русской литературы. Вот и получается: с точки зрения литературной жизни это местечковая страна. Грубо говоря, Москва выросла до масштабов Кишинёва. Не прими это за злобствование. Ведь русский язык навсегда останется моим родным, у меня с ним очень интимные связи. Я не смогу писать стихи на другом языке, наверно, уже никогда. И мне горько говорить то, что я только что сказал. Но я так это вижу.
— Ты следишь за тем, что происходит в русской поэзии сегодня?
— Слежу по мере сил. Но не хочу выставлять оценки собратьям по цеху и даже более молодым. Молодые люди занимаются литературой или пытаются делать это. И я стараюсь не говорить лишнего, потому что этих людей можно обидеть, вспугнуть, ранить. А вдруг что-то из них получится. Русскому писателю вырваться за пределы России, попасть в переводимые очень тяжко. Один из немногих, кто сумел это сделать — Борис Акунин. Он сейчас очень популярен во всём мире и даже в Америке.
Я знаком с Гришей. В своё время он начал писать для заработка, не потерял голову, но и не опустился до уровня ширпотреба. И он, пожалуй, известен более других за рубежом, о нем пишут западные критики. А что касается Владимира Сорокина с его как бы скандальной литературой и культового Виктора Пелевина, то на Западе они известны лишь очень узкому кругу людей. Как и, скажем, Татьяна Толстая. Так вышло, что сейчас русской литературой на Западе никто не интересуется. Россией интересовались, когда за нами стояли термоядерные ракеты. Тогда же и некоторые писатели возомнили о себе, что они такие великие. И вдруг всё их величие ушло, как воздух из шарика. И оказалось, что человек для других представляет интерес, когда в руках у него автомат. А у автомата спущен предохранитель.
Ну, а когда его, автомата, не стало, то нам сразу же отвели подобающее место. Правда, надо признать, к тому времени не только ракеты исчезли, но и сама литература обрушилась. Вот, как я уже упоминал, писал Юрий Трифонов. Его не стало. А был он вполне добротным писателем. Вполне на уровне среднеамериканского. Скажем, как Джон Чивер или, может быть, даже лучше. Но ведь писателей такого уровня в Америке десятки. А никого, кто бы писал так, как Трифонов, в России сейчас нет.
— Давай все-таки коснемся русской поэзии.
— Тут ты меня вынуждаешь поговорить о себе. А о себе я не такого высокого мнения, как некоторые критики, которые обо мне пишут. Но все-таки, минуя неудобство, попробую сформулировать, что я хотел сделать. Я хотел сделать какой-то синтез и подвести черту. И это как раз в какой-то степени получилось. Как сейчас люди пытаются писать… Скажем, хохмическую школу я абсолютно отметаю.
— Тимур Кибиров?
— Нет, Тимур не совсем юморист. Есть Дмитрий Александрович Пригов. Но и тот не напрямую хохмит. Есть Воденников. Многое из того, что они писали, смешно. Губительно, что все они разрознены, литературной жизни никакой. Хотя талантливых поэтов хватает. Но я бы так больше не писал. Надо писать как-то по-другому. А пытаясь искать другое, многие все равно скатываются к изготовлению хохм.
По-другому бывает только как делать хохмы. В принципе, я бы определил поэтическую жизнь в России, как полуживую. Особенно если сравнивать с Америкой. Люди не понимают, что в Америке пишут стихи не меньше, чем в России. Только мёртвый не пишет. Конечно, в англоязычной поэзии совсем другая поэтика, чего не понимал Бродский. Она отличается от русской поэзии, как японская.
Были, конечно, совершенно замечательные поэты. Роберт Лоуэл — последний гениальный поэт Америки. Или Роберт Фрост. Но Фрост писал традиционно. Лоуэл писал до известного времени вирутуозно-традиционно. Потом он все это сломал абсолютно. И у него есть такая книга «Life Studies». Даже не знаю, как это сказать по-русски? «Наброски жизни» скорее я бы перевёл. Стихи, опубликованные там, я бы даже не назвал верлибром — прозой. Причем, не образной, а как бы жидкой. Однако, это лучшая из книг, которые он написал. Но с тех пор все стали писать вот только так.
И это эпигонство читать, честно говоря, скучно. При том, что есть, есть очень хорошие поэты и в Америке, и в Англии. Россия идёт наощупь и непонятно куда. Поэт достигает чего-то, когда он ощущает некую задачу. Нет, я не имею в виду социальный заказ какой-то или гражданскую позицию. Я имею в виду понимание для самого себя, что вот в это время надо писать вот так.
Нет, я никому не могу давать советов, потому что я сам мало что знаю. И потом, всё это мне сейчас уже неинтересно. Могу уточнить — русская поэзия, несмотря на то, что я как бы с ней лично и кровно связан (во всяком случае, был), мне не интереснее американской. Я вообще думаю, что русская литература — это закрытая страница. Это не значит, что она когда-то не появится, потому что есть язык, есть народ.
И если она совсем себя не втопчет в грязь, то возникнет. Но мы знаем в истории примеры и грустные. Вот римская литература, которую я знаю очень неплохо и могу говорить о ней конкретно: был у неё золотой век, был серебряный. А потом были целые века, когда Рим, вроде бы, оставался великой империей, но в ней не только великих, но и средних поэтов не было. Ну, можно, конечно, называть имена, но кому они интересны и кто их помнит?
Одна из российских бед, которая отсвечивает и на литературу — в России нет абсолютно серьезных, вызывающих доверие книг по истории. И россияне не знают ни своей истории, ни чужой. Это очень тяжелая болезнь. Представь себе человека, который не помнит о себе ничего, кроме вчерашнего дня. И не может узнать.
Грубо говоря, человек, которого кормят мифами, если захочет узнать, а как же всё было на самом деле, что произошло в России в такой-то её период, откуда она началась — этот человек не может зайти в книжный магазин, снять с полки книгу и прочесть об этом. Такой книги нет.
Кое-какие книги существуют, но они издаются на Западе. А в России, если переводятся, никто на них не обращает внимания — дескать, что они там понимают! А появившиеся псевдо-ученые, выдающие свои писания за историю — ну, да это специальная палата в сумасшедшем доме. Всё клиническое, грубо говоря, это действительно клиническое всё. Не надо мне упоминать Льва Гумилева или полупомешанных фанатиков-идиотов. То, что они выдают на-гора, считается там историей? Что сказать на это? Они люди не моего круга, я не могу с ними сесть и всерьёз говорить, я обхожу их стороной.
Скажу тебе откровенно — я не могу поддерживать интеллигентный диалог с Россией.
— Вопрос последний, человеческий (не думаю, что предыдущие были бесчеловечными) — остается ли время для занятий литературой после работы на радио?
— Если откровенно, не очень. Напряжение у нас, как и во всём мире, возросло. И для творчества найти окошко сложно. Единственный жанр, в котором сейчас работаю — это эссе. Ничего другого не могу делать просто физически. Вот недавно редактор одного известного журнала попросил меня написать для него. Я написал. И перерыв до следующего заказа.
— Спасибо тебе, Алексей, за откровенный разговор. Ты частый гость в Израиле и верю, что мы еще встретимся.
Израиль, Кармиэль 2004
*Макс Фарберович скончался в 2006 году в Израиле