РЕЦЕНЗИЯ ИЗ ИЗРАИЛЬСКОЙ ГАЗЕТЫ «НОВОСТИ НЕДЕЛИ»
Бина СМЕХОВА
О новой книге Леонида Сороки
«О том, что накопилось, напиши», — взывает автор поэтического сборника «Галилейский круг» Леонид Сорока то ли к себе самому, то ли к своему собрату по перу: пиши не о мгновенном, преходящем, а о том, что отложилось и отстоялось после встрясок жизненной драги.
А что лежит на дне твоей копилки?
Всего лишь прошлогодние опилки
От кем-то перепиленной души.
Мне всегда интересен этот глубинный пласт – из чего сложена субстанция души пишущего человека: что испаряется, а что выпадает в осадок; какие именно житейские передряги оставляют на ней свои неизгладимые меты.
Но самое любопытное — как после пережитого достает смелости и силы духа на самоиронию, на подначку, на грубоватый порой, но истинно русский юмор с еврейским акцентом (или наоборот).
Вот так все мы, обозначив какой-то отрезок времени как этапный, встряхиваем свои копилки и пересчитываем сокровища, подбиваем промежуточные итоги.
«В зеркале для заднего обзора/ Мы теперь рассматриваем жизнь». У поэта Леонида Сороки в его зеркале – законченных пол-срока, отпущенных рядовому еврею, и оставшийся далеко «Город тот дочернобыльской эры/ Где родился я в сороковом»:
Изумрудное чудо Растрелли
На ладони держал над Днепром
Этот город. А мы в нем сгорели,
Только пепел остался да гром.
Было весело в нем, было грустно.
Встречи – в шутку,
Разлуки – всерьез.
Он спускал нас Андреевским спуском,
Как взрывник – поезда под откос.
И сроки, и реалии, и видение «серых плит за железной оградкою» — дорогих могил, оставшихся на еврейских участках, то ли на Байковом, то Гостомельском – многое для нас обоих единовременно, сходно и значимо.
Однако «Ровесники не возрастом равны./ Приметы сходства нашего другие». И именно эти приметы порождают пронзительное ощущение правдивости, искренности, очевидности многого из того, что вынес поэт «на люди», не оставил в своей записной книжке: пишет ли он о киевском блаженном Сергее Шварцзойде, о танцплощадке «Жаба» в Первомайском парке или о своем юношеском броске по улице Чекистов – визите «к настоящему писателю» за благословением на муки творчества.
Припоминается и мне («Куда так быстро время делось? / Неужто наши годы – все?»/И странно стрелка завертелась, / Как будто белка в колесе»): где-то приблизительно в те же времена тот же мэтр, невероятный выдумщик, человек остроумный и добрый, там, у себя дома, на улице Чекистов, показывал мне с художником нашей газеты «Друг читача» рисунки к своей новой детской книжке, которая стала спустя сколько-то лет бестселлером для моих сыновей.
А вот для внуков – ни для моего, ни для Лёниных – «Котовасию» Фимы Чеповецкого теперь и вовсе не достать.
Помню только хитрую кошачью рожу главного героя, его встопорщенные усы и лихо задранный хвост,а на мохнатой лапе всамделишные часы и наколка «Вася».
«Мы раскрутили карусель, / а внук на ней пускай катается», — пишет Леонид Сорока, много размышляющий о вечных вопросах на тему «отцы и дети», о преемственности поколений, о еврейских судьбах и судьбоносных решениях, в результате одного из которых – не самого ли важного? – прошлое вместе с прекрасным отравленным городом осталось позади. А сам он оказался там, где «Горы, звезды, Галилея – фантастический набор», «В этом нашем Кармиэле, / Неприметном городке», где с поднебесной высоты глядит Галилея на новообретенных своих детей: «Галилейский городок, / Что-то есть большое в малом. / Дотлевает уголек / В местном парке под мангалом». А в трех-четырех часах восхождения на другие горы – Иерусалим, таинственный и вожделенный.
Он рядом, но не знаю где.
И куст вдали неопалимый
На горной теплится гряде.
Ах, Город! Все тебя поближе
Узнать хочу, понять хочу,
Каким лучом твой профиль выжжен
И кто зажег твою свечу.
И начинать надо жизнь сначала. Кто не соврёт, сказав, что это так легко и просто?!
Я вернулся сюда через тысячу лет,
Я ищу свой в пустыне
Затерянный след –
След ноги и сгоревшего дома.
Как развалины эти знакомы..
Где-то здесь, а, быть может, за ближним холмом
возводил то ли хижину я, то ли дом.
Листья пальмы ложились на крышу,
До сих пор шелестенье их слышу.
Мы разбрасываемся порой расхожим словом «лирика», как бы отгораживаясь жанром от многообразия художественного слова, противопоставляя «лирику» понятиям простым, земным, будничным, и тем самым обедняя ее – объемлющую не только «возвышенные» мысли, но и вообще способность рассуждать, не только «пылкие и нежные чувства», но и горечь утрат, и разочарование в идеалах, не только «тихую грусть» и «светлую печаль», но и муки сомнения, и боль от предательства, и безнадежность.
Этому выхолощенному представлению о лирике новая книга Леонида Сороки не соответствует. Никоим образом не претендуя на особое, привилегированное место в ряду множества других написанных хорошим русским языком книг еврейских поэтов и писателей, не выставляя себя на соискание мирового признания, не заявляя об исключительности творческих находок и изысках словотворчества, лирика нашего земляка Леонида Сороки, тем не менее уже нашла и найдет еще немало своих читателей.
Потому что лирика – это слово поэта, идущее от души навстречу другой родственной душе. Это все, что искренне и выстрадано. А в работе над словом автору не откажешь:
Попрежнему бодришься и остришь,
Остришь язык о серый камень будней.
Многое в жизни требует от него поэтического осмысления и выражения: «походы в поисках еврейства» и похороны друга; вожди, которым дана власть, но не дано «владение посохом»; неумолимые приметы старости и по-молодому разливанное похмелье; «муха на стекле Вселенной» и даже…погоня пса за собственным хвостом – все может стать и действительно становится предметом его пристального внимания.
Единственное опасение – только бы не прибиться к нищим духом, не остаться в избранном деле жизни «голым королем». Что для этого нужно? Никогда не кривить душой и уметь держать удар, чтобы
Упасть и не разбиться,
И, затянув свой поясок,
Идти как дождь, наискосок,
И к дому возвратиться.
При наличии в листаемой мной книжке образцов лексики не то, чтобы ненормативной, но порой нарочито простецкой, грубовато-уличной, можно ли говорить о дружеских взаимоотношениях автора – нового галилеянина – с существом неземным и даже эфемерным, с деликатной девой по имени Муза? Видимо, можно и даже следует.
Они общаются – и тому в книге немало примеров, скрытых и явных.
Только сфера «витания» его Музы, как правило, не в облаках и не в заумных эмпиреях, ее «витание» от слова «vita», жизнь, и отсюда – приземленность проблем, конкретность житейских ситуаций, узнаваемость характеров.
Оттого и, как точно отмечает в предисловии к поэтическому сборнику Григорий Канович, «голос его звучит негромко, но поэту нет нужды искусственно настраивать свою лиру на несвойственную ему громкость и кого-то перекрикивать.
Скупой на слова, щедрый на неожиданные оценки, внятный и честный голос Леонида Сороки находит благодарный отклик…», а его стихотворения «…сродни поэтическому дневнику, в котором автор день за днем без утайки, порой и без жалости пытается разобраться в самом себе и сложностях и противоречиях окружающего, не всегда дружелюбного мира».
Представление о книге невозможно без упоминания о ее блестящем полиграфическом исполнении: техническое редактирование, макет, бумага, обложка, воспроизведение графики, качество печати – выше всяких похвал.
Как говорится «не потому, что это моя дочь, но она самая умная и красивая», — так и тут не потому, что книга издана заграничным Гуманитарным агентством «Академический проект»…
Впечатляет работа Юрия Александрова, проделанная им по художественному оформлению книги, созданию ее, радующего самый взыскательный глаз, облика. Очень хотелось бы, чтобы для отечественных издательств она послужила реальным образцом того, как это делается.
И самый большой подарок автору стихов и нам, читателям, — рисунки, замечательно выполненные Михаилом Глейзером, чья тонкая, прозрачная графика удивительно вписывается в книгу, хотя рисунки – не иллюстрации к конкретным стихотворным текстам, а нечто, живущее собственной, пересекающейся с поэтической, жизнью.
По отношению к сюжетам они скорее ассоциативны, чем иллюстративны, иногда это отдаленный отголосок идеи, иногда – почти прямое сходство, нередко лица на рисунках дополняют или подчеркивают авторскую мысль, порой – контрастируют с ней.
Тут тоже – дела житейские: городская сутолока, уличные сценки, фигуры старых раввинов-хахамим, наброски портретов чуточку старомодных дам за столиками кафе, а эта пародийная «девочка на шаре» — то ли она отдает пионерский салют, то ли схватилась за голову «Господи, а что потом?!»
С любованием и детально евреи молящиеся, евреи, несущие тору, евреи, решающие мировые проблемы…Учитель с учениками. Вид с пригорка на заснеженное местечко.
Легкие силуэты девушек на прогулке, берег моря, набережная, под тонким каблучком мне видится деревянный настил, и вы, конечно, можете смеяться, но это вам не Бойберик и даже не наш древний Егупец над Днепром, это же натуральный Брайтон, хорошо там, где нас нет, но мы же – везде…
Есть и во многих поэтических строках Лени Сороки и в некоторых рисунках Миши Глейзера как бы пробный штрих, наметка, недосказанность. Но эта незавершенность – знак продолжения. Так что продолжение — следует.